Ротмистр - Страница 41

Савка поморщился. С немцем было связано еще одно воспоминание, неприятное до крайности…

Шел Савка как-то по фабричному двору, да увидал, как отчитывает Пепка за что-то провинившегося работника. Ладно бы просто слюной брызгал, а то же взял моду, морда, палкой своей замахиваться. И раз, и два оходил дядю по чем попало, а тот стоит, терпит, только локтями и закрывается. Савке-то раньше с немцем схлестываться не приходилось, но от такого дела отвернуться он не мог. Еще не забыл, как сам ходил в работниках, и чтобы не хозяйка, и по сей день бы гнул спину за гроши. Вскипел Савка. "Ишь ты, жаба!", думает, "По какому такому праву?!"

Трость у Пепки вырвал, через забор зашвырнул.

– Коли виноват работник, так шраф наложи. Али другого найми порасторопнее. А руки распускать не моги!…

Немец покраснел, ногами затопал и Савку за грудки хватать:

– Шволочь! Швайне! Запорю!…

Пепка длинный, жилистый, как клещ вцепился, рубаху порвал… Новую… Ну, Савка его в ухо-то и приложил, легонько, только чтобы отстал. Немец как стоял, так оземь и грянулся. Да больше уж в драку не лез. День ходил за щеку держась, ухо набухло у него, красным сделалось.

"Хозяйке нажалуется", Савка думал, "Ну, и пусть! Все равно правда моя!"

Но вышло иначе.

Евдокии Пепка, конечно, картину живописал в красках, потребовал расправы. Но та, выслушав, приговорила слово в слово то же, что и Савка. Дескать, если негодный работник, так уволь, а драться не смей! А уж коли наказывать, так вас обоих, поскольку оба отличились. Пепку такая першпектива привлекала мало, затаил он на Савку злобу. С черным сердцем ходил, козни разные выстраивал, и нечего лучше не придумал, как подбить Гришку-рябого, что в подмастерьях числился, на недоброе дело.

Гришка-то в цеху все время околачивался, улучил он момент, когда Савка мимо проходил по каким-то своим делам, да и толкнул его в спину прямо на трепальную машину. Не устоял Савка на ногах, повалился на валы с острыми зубьями, что шерсть раздирают. Замотало ему руку по плечо, изломало, искрутило страшно. Не своим голосом Савка закричал и чувств лишился. Освободить его из железных челюстей тоже не вдруг получилось, крепко зажало руку, ни взад, ни вперед, хоть пилой пили. Пока ломали машину, на пол целая лужища крови натекла. Евдокия прибежала, глянула – в лице переменилась.

– В дом его! – велела. – И доктора привезите кто-нибудь!…

Пепка с Гришкой-рябым вслед за хозяйкой толклись, бубнили в голос, что, сам Савка оскользнулся и подвердить это всякий может. Мели, что пьяный он, но уж не слушали.

Доктор, едва увидав покалеченную конечность, решительно изрек:

– Руку надлежит отнять!

Савка лежал на подушках бледный, как полотно, и на месиво костей, рваных тканей и рукава в запекшейся корке старался не смотреть. Его била мелкая дрожь, по щекам катились слезы. Евдокия бросила на Савку взгляд, полный жалости, отвела доктора в сторонку, что-то принялась вполголоса втолковывать.

– Как вы можете?! – тот негодующе высвободился. – Здесь никакие деньги не властны! Сепсис, гангрена, смерть! Нет выбора, вы понимаете? Только ампутация! – доктор помолчал. – Жаль парня… Молод еще. Да ничего не попишешь…

Евдокия снова принялась что-то нашептывать. Доктор хмурился.

– Не понимаю! Кроме лишних страданий это ничего не принесет!… У него есть родные? Нет? Не знаю, не знаю… Боюсь, вы не вправе принимать подобные решения… Вы осознаете ответственность?… Да черт побери! – доктор вспылил. – Как хотите! Сам не знаю, зачем иду у вас в поводу… Ждем сутки, если не будет улучшений… А! О чем я говорю?… Завтра парня ко мне в клинику. Привозите сами. Все!

Он махнул рукой, и, не простившись, вышел.

Евдокия хлопнула в ладоши, призывая столпившуюся в сенях прислугу.

– Гипсовый порошок, бинты, спирт, живо!… Теплой воды два ведра, чистые полотенца! Две дюжины восковых свечей! И плотника позвать ко мне!

Немало удивляясь и перешептываясь, доставили все нужное. Сточал дубовые дощечки плотник, гладко справил, без единого заусенца, все точно в размер, как хозяйка и требовала.

– Все вон! – велела Евдокия. – Никого ко мне не пускать и не тревожить, пока сама не выйду!

Окно она зашторила наглухо, дверь заперла на засов, кругом свечей наставила зажженных. Савка очнулся, понять не может, где он.

– Господи, – прошептал, – нешто в церкви я? Нешто отпевают меня? – тут хозяйку над собой узрел в одной исподней сорочке, простоволосую. – Ты что со мной творить удумала, ведьма?

Та по голове погладила его.

– Не бойся, Савушка, – отвечает. – Я тебя полечу. Только ты не гляди сюда!

– Как же ты полечишь меня, коли доктор приговорил руку рубить?

– Мне муженек-калека не нужен! – подмигнула Евдокия. – Еще поносишь меня в охапке! Али боишься ведьму брать?

Савка не ответил, в сторону отвернулся, слезы пряча.

Опустилась Евдокия на колени рядом, отстригла ножницами изорванный рукав, веревочку с раздробленного предплечья, что кровь сдерживала, размотала, все лоскуты да волокна из ран выбрала до одного. После стала руку покалеченную обмывать водой из ковшика. Прямо на перину лила, на пол, о том не заботясь нимало.

– Что ты чувствуешь? – спрашивает.

– Чую, как ты мне кости крутишь… Ох… Составляешь друг с другом…

– А больно ли тебе?

– Не больно, – Савка облизнул пересохшие губы. – Только пальцы у тебя очень уж горячие… Жгучие…

– Потерпи Савушка, покрепись!…

Савка временами проваливался в тяжелое забытье, приходили ему бредовые видения. Евдокия бормотала что-то непонятное, не иначе заклинания, и голос ее держал на границе сознания, будто на водной глади, не давая погрузиться в черный омут. Сколько времени так продолжалось, Савка не знал, а только когда позвала Евдокия, похлопала по щеке, за окошком уже серело.