Ротмистр - Страница 68

– Спать, вот, у печки будете, – Евлампий Иванович вынес тюфяк, набитый сенной мякиной. Помялся, покряхтел, и гостей напутствовал: – Да ночью на двор не ходите!… Коли приспичит по нужде, там охапка соломы в сенях. Я приберу после… Уразумели?

– Да как прикажете, – пожал плечами Вортош. – А что за напасть-то такая?…

Хозяин не ответил. Затушил фитиль и полез впотьмах к себе на лежанку. После уже, копошась в одеялах, пробубнил под нос:

– Можете сходить… Коли жизнь не дорога…

Вортош проснулся, когда уже рассвело, и обнаружил себя в горнице в одиночестве. Спал он этой ночью плохо, ворочался, метался, вскидывался то и дело в непонятной тревоге, но, слыша мерное посапывание Ревина и храп хозяина, успокаивался немного, вновь проваливался в тяжелое забытье, то распахиваясь от жары, то кутаясь в пальтишко, которым укрывался.

Ревин отыскался во дворе. Полковник самозабвенно колол дрова, виртуозно орудуя топором. Вортош поневоле залюбовался товарищем: бодр и свеж, себя же он ощущал полностью разбитым.

– Помогает собраться с мыслями, – Ревин кивнул на груду поленьев, загнал топор в колоду. – Как спалось?

– Спасибо, ужасно… А где наш фельдшер?

– Подался к соседям с визитом.

– Скажите, Ревин, а вы ничего не слышали ночью?

– Ну, если не считать переливов с печки и ваших стенаний… А вы?

Вортош дернул плечом.

– Не знаю… Мне показалось, вокруг дома кто-то ходил…

Ревин помолчал, раздумывая о чем-то и, наконец, решился:

– Идемте!… Помните, вы давеча едва не угодили в капкан? Так вот осторожнее, здесь есть еще… Вот ваш след на снегу, видите?

Вортош кивнул.

– А вот этого вчера не было…

Отпечаток ноги Вортоша в лежалом насте приминал по краю еще один. Отчетливо его рассмотреть не удавалось, смерзшаяся ледяная крупа плохо держала форму, но в том, что кто-то здесь был, сомнений не оставалось.

– Ну, так это хозяин наш, наверное…

Ревин покачал головой.

– Ночью он не выходил, даже не вставал, я бы услышал. А утром я поднялся раньше всех.

– Еще нашли что-нибудь?

– Снега мало, – покачал головой Ревин. – Тот, что намело по ямкам, взялся коркой, земля мерзлая… Непонятно… Вы завтракали?

– А есть чем?

– Да, гречневая каша в чугунке. С салом. Не телячьи отбивные конечно, но, судя по всему, тоже вполне ничего себе.

Перекусив, господа прогулялись по окрестностям и совершили инспекцию подворий. Дом с кирпичным фундаментом занимал станционный смотритель с женой и грудным ребенком. Мрачная женщина с черными кругами под глазами не удостоила гостей ни взглядом, ни словом, и, баюкая непрерывно орущего младенца, скрылась в другой комнате. Смотритель предъявил земельную метрику и проводил господ в огород. Точнее, выпроводил. Вон, мол, межа. Перемерять саженью? Извольте-с! А мне нездоровится, знаете. Пойду прилягу…

По соседству со смотрителем проживали обходчики путей. Первый обходчик по прозвищу Седой следил за участком в пятнадцать верст налево, если глядеть от хутора. Второму, по фамилии Кривошеев, достались четырнадцать верст вправо. С Седым побеседовать не удалось, потому как ушел он спозаранку по шпалам. А Кривошеев, напротив, оказался дома и в весьма веселом расположении духа, поскольку, не смотря на ранние часы, успел уже пропустить внутрь стаканчик-другой.

– Матушка моя, – представил он хлопочущую у стола сухенькую женщину и подставил макушку под материнский поцелуй. – Прошу вас, господа, с нами отобедать чего ни стало с нами.

– Благодарю, – отозвался Вортош, – разве что чайку…

– Кто же вы будете такие? Откудова в наших краях?

– По земельным делам мы. Из уезда…

– Эвона, хватили! – махнул рукой Кривошеев. – Тут земли сколь угодно! Желаешь – паши, желаешь в бочки засаливай! Вона надысь соседка Прасковья-то померла, пашня гуляет. Не надо никому!… Ничейная землица-то выходит, – Кривошеев понизил голос, – дармовая!… А все отчего?

– Отчего? – переспросил Вортош.

– Оттого, что нету порядка! Вот, к примеру, я. Захочу – пойду по путям, захочу – дома останусь.

– Ой, не ходи, сынушка, не ходи! – запричитала мать.

– Сегодня, так и быть, не пойду! – Кривошеев залпом опрокинул полстакана, со стуком утвердил тару обратно и потянулся за квашеной капустой.

– А что же смотритель станционный?

– А что смотритель?… Что это за смотритель такой, которого я по матери могу, – Кривошеев икнул, покосился на образа и мелко перекрестил рот. – Прости Господи!… Нет порядка в отечестве! Нет!…

– Скажите, – спросил Ревин, – а соседка ваша, Прасковья она старая была или молодая?

– Да не то, чтобы старая, – Кривошеев пожал плечами, – но и не молодая. Так себе, бабенция…

– А от чего же она умерла?

– Так известно от чего, – хмыкнул Кривошеев.

– От чего все умирают, оттого и она, от смерти, – мать неодобрительно покосилась на сына.

– Ладно, засиделись мы! – вскинулся Вортош. – Спасибо!

– А это вы вчера стучались-то? – прищурился на господ Кривошеев.

– Мы, – кивнул Ревин. – Отчего ж вы не открыли?

– Так известно отчего, – Кривошеев снова хмыкнул. – Не открывают у нас по ночам-то… Потому как нет порядка в отечестве! Нет!…

На месте хаты, где жила покойная Прасковья, остались только обгорелые головешки да куча битого кирпича от печи. Странное дело, но следов таких пожарищ обнаружилось на хуторе несколько. Не жгут в селах пустующие дома. Стоят себе такие с заколоченными окнами да дверьми, ждут новых жильцов. Кому, край как надо сына отселить, отделить хозяйство, кого красный петух клюнет. А в Жох-Пырьевке ни одной заброшенной хибары.