Ротмистр - Страница 99

Ревин невесело усмехнулся.

– Не станем далеко ходить за примером: еще не стихло эхо османской компании. Кто желал этой войны? Вортош? Вы? Или турецкие крестьяне?… Парадокс заключается в том, что войны никто никогда не хочет. Но обе стороны считают ее неизбежной. И бьются каждая за свою правду. Мы пришли на помощь братьям славянам. Святое дело! Турки сражались с захватчиками, вторгшимися на их земли. Опять же, виноват, сам бог велел… Ровно также обстоят дела и с иными расами.

Я не знаю, отчего это происходит, но так было всегда. Почему-то война приходится неотъемлемым свойством разума. Может статься, это побочное сопутствие, а может и нет… Простите, я скаут, а не философ… Наше прошлое изобилует бесконечными кровопролитиями, увы… Кроме того, человечеству уже доводилось вступать в противостояние с иными цивилизациями…

– Доводилось?…

– Древние свидетельства несут память о прошлых войнах… История циклична, – пожал плечами Ревин. – Великие империи рушатся в прах, а спустя тысячелетия, снова восстают из пепла. Все уже было… Подтверждение тому – хотя бы ваша планета. Не могли же люди возникнуть в разных местах вселенной случайно!… Независимо друг от друга… Сейчас период экспансии. Какой он по счету не знаю, но точно не первый…

– В голове не укладывается, – Ливнев потер виски. – Столько всего… Скажите на милость!… А как теперь вас прикажете величать?

– Меня зовут Шеат. Но я предпочел бы, чтобы вы обращались ко мне по-прежнему. Да и относились тоже…

– Это будет чрезвычайно непросто, – нахмурился Вортош.

– Поверьте! Пройдет время и вы поймете, что делить нам с вами нечего.

– Дай бог! – покивал Ливнев. – Дай бог!… Потому как, признаюсь честно, не хотел бы я иметь такого врага…

* * *

– …Онисим, открывай!

Народ с факелами и дубьем обступил дом кузнеца. Ретивые удальцы перемахнули через забор, отворили тяжелые створки ворот, и толпа хлынула во двор.

– Открывай по-хорошему!…

Кулаки задолбили в дубовую дверь. Кто-то расколотил окно, выворотил с мясом рамы и попытался забраться в дом. Но получил в лицо заряд утиной дроби, превративший голову в кровавое месиво. Неудачник заверещал фальцетом, сполз толпе под ноги и затих.

– И-и раз!… И-и раз!…

Двое наседали на дверь с разбега. Дверь держала. Кто-то принес бревно. В окна полетели камни, палки. Из темноты дома снова жахнуло ружье, плюнуло в гущу толпы свинцом.

– Жги! – закричали с улицы. – Круши!…

В окна полетели факелы, подхватилась соломенная крыша.

– Стой, братцы! – запоздало предостерег кто-то. – А как огонь по улице перекинется, сами ведь сгорим!…

Захрустела дубовая щепа. Доски ломались пополам, образуя брешь. Наконец дверь уступила напору и упала с петель. В проем кинулись смельчаки, но секунду спустя, выкатились обратно. Пригибая голову, чтобы не задеть за косяк, на порог ступил хозяин с саблей наперевес. Отмахнул вправо-влево, обозначив полукружье, неспешно расправил плечи. Толпа отступила, подрагивая, ощетинилась кольями.

– Прочь пошли! Порешу! – предупредил кузнец.

– Ты знаешь закон, Онисим!… Отдай по-хорошему ублюдков!… Не тронем!…

Кузнец зло сплюнул под ноги.

– Собачий закон ваш для собачьего отродья!… Такого, как вы и старец ваш Мытарий!…

С крыши, потрескивая, прыгали угольки. Поволокло дымом. Позади кузнеца, прячась за широкой спиной, как за щитом, появилась баба с двумя ребятишками. Одной рукой прижимала меньшинького, другой держала ружье.

– Дьяволиное семя!… Бей!…

Толпа подалась вперед, захлестнула волной. Сверкнул металл, брызнуло красным. И замелькало батожье, замолотило плоть остервенело и глухо. И вот уже опьяненное кровью собрание двинуло дальше, мотая над головами растерзанные трупики…

На церковных воротах висел распятый поп. Ветер шевелил створки, рождая тоскливые переливы ржавых петель. В такт им покачивался сидевший на корточках оборванец, вперив отрешенный взор вдаль, что-то плел себе под нос. Остальные калеки с паперти разбежались, этот отчего-то остался.

Посреди площади сиротливо жались друг к другу ребятишки, кто-то хныкал, кто-то в немом страхе глядел на обступивших кольцом людей.

– Мама! – девчушка лет пяти разглядела в толпе родительницу, бросилась к ней. – Мама!…

Ее грубо удержали, вернули в сбившуюся кучу.

– Да что же это делается! – не выдержала женщина. – Кровинушку мою не отдам!… Не губите доченьку!… Отпустите!…

– Цыть, сука!… Ты что же?… – в волосы ей вцепилась другая, повалила на землю, принялась остервененло пинать ногами. – Жалостливая, да? Я своих вот этими руками!… А твоя пускай живет?! Шиш!…

– Мытарий… Мытарий… – пронеслось надо толпой. – Тихо!…

Дерущихся разняли.

Из церкви, опираясь на витой посох, вышел высокий тощий дед в рванье и веригах. Задрал к небу острую бороденку, размашисто перекрестился и отвесил заходящему солнцу поясной поклон. Люд на площади, словно завороженный, проделал то же самое, притих, боясь проронить слово.

Старец строго сдвинул брови, оглядел присутствующих.

– Негоже нам, принявшим истинную веру, давать волю сердечной мякоти. Ибо надлежит нам душить в себе слабости! – низкий голос стелился над головами, обволакивал подобно тягучему меду. – Тринадцать лет правит миром антихрист. Тринадцать лет бесовское семя множится во чреве женском. И сказано в писании избивать младенцев головой о камень, коли поселилось в них адово отродье, ни страха не ведая, ни сострадания. Ибо сам ангел небесный – Божья десница указывает нам путь.

Мытарий подхватил на руки заплаканную девочку, воздел над толпой.