Ротмистр - Страница 47

Ревин выслал вперед дозор, велев ни в какие оказии не ввязываться, а только разведать, что за канонада такая впереди.

С каждой пройденной верстой чашеобразный дол сходился к узкому изломанному проходу, а пологие травянистые холмы вырастали в каменистые кручи. Утомленные переходом лошади тянулись к поблескивающей кое-где воде – жалким остаткам пересыхающего летом ручья.

Казаки тревожно поглядывали назад. Следом, уже не таясь, вышагивало десятка три турецких всадников, и с каждой минутой их все прибывало и прибывало. Башибузуки не стреляли, не пытались обойти с боков, просто двигались следом, будто подталкивая отряд к горлышку.

– Ходу! Ходу! – понукал кучера Мурмылев.

Капитан поминутно привставал на козлах и размахивал револьвером.

– Вы ба того, ваше благородие, – не выдержал Семидверный, – поаккуратнее! Пальнете еще, не приведи господь…

На взмыленных лошадях примчались дозорные. Один зажимал рукой кровоточащий бок, другой баюкал простреленную руку.

– Стой! Нельзя туда!…

Раненые поведали, что застава перебита, а проход завалило камнями – взрывали, видать, порохом. На кордоне теперь засели турки, сколько их – не известно, а только на подступах простреливается каждая сажень и укрыться негде, "чисто бульвар".

Ревин велел остановиться. Встали и идущие позади башибузуки. Уже не отряд – целая орда в полторы сотни сабель перегородила долину от края до края. Ревин рассматривал противника в бинокль. Многие всадники вместо более привычных местному населению фесок носили черные бараньи шапки, за что получили прозвище "карапапахи". Азербайджанцы, осетины, чечены мусульманской веры изъявили желание принять подданство турецкого султана из-за военных репрессий на Кавказе. Их не держали. Но, даже покинув "оскверненную гяурами землю", они продолжали тревожить набегами приграничные районы, разоряли поселения молокан и духоборов. Наивно полагать, что причиной тому служила священная война. Просто занимались они тем, чем привыкли: резали, грабили, жгли. Другого не умели.

– Вот так попали мы! – протянул кто-то. – Меж молотом и наковальней…

Ревин медлил, приказов никаких не отдавал, и внешне его состояние походило бы на замешательсто, если бы он не излучал собой полнейшее спокойствие.

– Я так понимаю, ротмистр, у нас два пути, – тревожно проговорил Мурмылев, – либо вперед, либо назад… И я все же склоняюсь к тому, чтобы вперед, через кордон… Попытать счастья… Ну, не молчите же вы!…

– Глядите-ка, хлопцы! Парламентеры!…

От воющей, сыплющей проклятиями оравы отделились трое всадников и неторопливо порысили навстречу казакам. Передний размахивал белой тряпицей.

– Не стрелять! – предупредил Ревин.

Когда делегация приблизилась, удивленным взорам предстал не кто-нибудь, а генерал Алмазов собственной персоной, малость помятый, но держащийся с подчеркнутым достоинством, будто не в плену он, а на параде. Алмазов обдал Ревина ядовитым прищуром и гаркнул:

– Здорово, казачки!

Держа руки на карабинах, те нестройно ответили на приветствие, настороженно косясь на двоих рослых, хищно зыркающих по сторонам, бородачей за спиной генерала.

– Как служба?

Обстановка имела мало общего со строевым смотром, поэтому вопрос повис в воздухе. Но по-другому разговаривать с солдатами Алмазов не умел.

– Ничего себе служба, – за всех ответил Семидверный. – Идеть…

– Гм… Ну, вот что, ребятки… Сдавайте-ка оружие!… Не то поляжете здесь все до одного…

– Эвона, – протянул Дураков, – отвоевались…

– Цыть! – Семидверный показал горнисту кулак. – Ишь, удумали!…

– Я повторяю, урядник! – Алмазов возвысил голос. – Сдать оружие, спешиться! Это приказ!

– У нас есть командир… Пущай он приказывает!…

– Ревин, – генерал выплюнул последнее слово, – за глупость и ротозейство мною от командования отстранен и будет отдан под суд!

– Уж не под суд ли турецкого султана? – усмехнулся Ревин.

– Вы забываетесь, ротмистр!…

– Нет, – Ревин покачал головой. – Ни на одну секунду. Приказ о сдаче боеспособного подразделения исполнен не будет!

– Перед вами – генерал! – Алмазов выпятил челюсть.

– Передо мной изменник и трус! И по законам военного времени я могу вас пристрелить на месте.

– Что?…

Алмазов поперхнулся воздухом и, поймав на себе хмурые взгляды казаков, побледнел.

– Я здесь, чтобы спасти ваши жизни! Как вы не понимаете? Там – полтораста головорезов, – забормотал он. – Это бессмысленно!…

– Довольно! – прервал генерала Ревин. – Возвращайтесь, – обратился он к двоим башибузукам произнес по-турецки, – и передайте мои условия. Вы выдвигаетесь навстречу пешим строем, без оружия, держа руки на виду. В этом случае вам сохранят жизнь.

Те некоторое время удивленно таращились на Ревина, переглянулись и зашлись в приступе недоброго хохота. Бородатые, в шрамах от рубок, но не старые, они чувствовали свою силу и вели себя уверенно.

– Мы понимаем твой поганый язык, гяур! – один из парламентеров оскалил крупные белые зубы. – Через час, ты будешь на нем молить о смерти!

– Ты тоже понимаешь по-русски? – поинтересовался Ревин у второго.

– Лучше тебя!…

Грохнул выстрел. Первый абрек повалился на бок. Посредине его лба образовалось аккуратное пулевое отверстие. Ревин навел дымящийся револьвер на второго парламентера, негромко произнес:

– Для того чтобы передать мои слова достаточно одного из вас. Проваливай!

Бородач бешено сверкнул глазами и, ни слова не говоря, поскакал прочь. Следом потянулась лошадь, волоча мертвого седока, застрявшего ногой в стремени.